Так получается, что в руки мне попадают хорошие книги... И мне повезло необыкновенно, когда на верхней полке в библиотеке я заметила "Короля Матиуша" - сказку Януша Корчака, так я познакомилась с человеком, который многому научил меня.
Януш Корчак - Генрик Гольдшмит родился в Варшаве в 1878 году в интеллигентной еврейской семье; отец его был известным адвокатом. Литературный псевдоним Януш Корчак он принял юношей… и под этим именем стал одним из самых любимых и почитаемых мыслителей педагогики и детских писателей.
Генрик Гольдшмидт в детстве
Я. Корчак (из дневника):
… папуля называл меня в детстве растяпой и олухом, а в бурные моменты даже идиотом и ослом. Одна только бабка верила в мою звезду,
… Они были правы. Поровну. Пятьдесят на пятьдесят. Бабуня и папа.
Бабушка давала мне изюм и говорила:
- Философ.
Кажется, уже тогда я поведал бабуне в интимной беседе мой смелый план переустройства мира. Ни больше, ни меньше, только выбросить все деньги. Как и куда выбросить и что потом делать, я толком не знал. Не надо осуждать слишком сурово. Мне было тогда пять лет, а проблема ошеломляюще трудная: что делать, чтобы не стало детей грязных, оборванных и голодных, с которыми мне не разрешается играть во дворе, где под каштаном был похоронен в вате в жестяной коробке от леденцов первый покойник, близкий и дорогой мне, на сей раз только кенарь. Его смерть выдвинула таинственную проблему вероисповедания.
Я хотел поставить на его могиле крест. Дворничка сказала, что нельзя, поскольку это птица - нечто более низкое, чем человек. Даже плакать грех. Подумаешь дворничка. Но хуже, что сын домового сторожа заявил, что кенарь был евреем.
И я.
Я тоже еврей, а он - поляк, католик. Он в раю, я наоборот, если не буду говорить плохих слов и буду послушно приносить ему украденный дома сахар - попаду после смерти в то место, которое по-настоящему адом не является, но там темно. А я боялся темных комнат…
Когда Генрику исполнилось одиннадцать лет, у отца произошел нервный срыв, появились признаки душевного нездоровья. Мальчик все глубже уходил в себя. Он много читал, учил языки, сочинял стихи, а затем и прозу. В четырнадцать лет Генрик написал свой первый юношеский роман «Исповедь мотылька», в котором мечты и идеальная любовь разбиваются о грубую реальность.
Отцу становилось все хуже, наконец его пришлось поместить в клинику для душевнобольных. Счета за лечение быстро опустошили квартиру Гольдшмидтов – картины, фарфор, резная мебель скоро были распроданы. Генрик начал давать уроки детям из знакомых зажиточных семей. В домах, где он преподавал, к нему относились как к прислуге, но ему нравилось учить и воспитывать, он видел в своих учениках самого себя и, решая их проблемы, избавлялся от собственных комплексов.
Отец умер внезапно, восемнадцатилетний Генрик стал единственным кормильцем и опорой семьи. Но его самого мучил страх, что он, по собственным словам, «сын сумасшедшего, а это наследственная болезнь». Эти переживания он изложил в романе «Самоубийство» и во многих стихотворениях. Так продолжалось до тех пор, пока некий редактор не отозвался на стихи «О, дайте мне сойти в могилу!» циничным: «Валяй, сходи!» «Я буду не писателем, а врачом, – решил Генрик Гольдшмидт. – Литература – всего лишь слова, а медицина – это дела». В 1898 году он стал студентом-медиком.
А. Грабарчик:
Став студентом медицины, Корчак преподавал на тайных курсах, запрещенных царской администрацией, работал в бесплатной читальне для бедных, учил в школе, помогал матери содержать семью после смерти отца. За участие в студенческих демонстрациях был арестован. Как российский подданный воевал с японцами.
В 29 лет Корчак решает жить в одиночестве. Корчак принял решение, сродни монашескому обету: он дал себе слово не заводить семьи, отказался от отцовства, считая, что «сын сумасшедшего» не имеет права принести в этот мир ребенка."Сыном своим я выбрал идею служения ребенку"…- писал он, спустя 30 лет.
С 30 лет Корчак работает больничным врачом. Становится известным специалистом. Получает высокие гонорары от богатых пациентов и даром лечит детей бедняков.
В 1911 г. он посвящает себя воспитательной деятельности, возглавив Дом сирот, который до конца жизни был его собственным домом.
Януш Корчак с воспитанниками во дворе приюта. Фото 1930-х годов
Я. Корчак:
Добра в тысячу раз больше, чем зла. Добро сильно и несокрушимо. Неправда, что легче испортить, чем исправить.
А. Шаров:
Корчак создавал детскую республику… крошечное ядрышко равенства, справедливости внутри мира, построенного на угнетении.
Главный постулат педагогических систем Януша Корчака - абсолютная ценность детства. "Те, у кого не было безмятежного, настоящего детства страдают всю жизнь".
… прежде всего в Доме сирот не должно быть насилия, тирании, неограниченной власти - никого, даже воспитателей. "Нет ничего хуже, когда многое зависит от одного, - пишет "Школьная газета" Дома сирот. - … когда кто-либо знает, что он незаменим, он начинает себе слишком много позволять…".
Когда в корчаковском детском доме создается суд…, предусматривается право детей подавать жалобу и на воспитателя, если тот поступил несправедливо, и право - даже моральная обязанность - самого воспитателя просить суд дать оценку своему поступку, если он считает этот поступок несправедливым или хотя бы сомневается в справедливости совершенного.
… Корчак несколько раз сам подавал на себя в суд: когда необоснованно заподозрил девочку в краже, когда сгоряча оскорбил судью, когда выставил расшалившегося мальчишку из спальни и т.д.
… В этом не было и тени позы…
"Я категорически утверждаю, - писал Корчак в книге "Дом сирот", - что эти несколько судебных дел были краеугольным камнем моего перевоспитания как нового "конституционного" воспитателя, который не обижает детей не потому только, что хорошо к ним относится, а потому, что существует институт, который защищает детей от произвола, своевластия и деспотизма воспитателей".
Корчак пишет сказки, книги о воспитании…
Он создает "Малый Пшегленд" ("Маленькое обозрение"), первую в мире печатную газету, делающуюся не для детей - сверху вниз, - а самими детьми, защищающую интересы ребят.
И. Неверли (1939):
Когда объявили мобилизацию, Корчак вынул из нафталина свой майорский мундир и попросился в армию… Начальники в соответствующих инстанциях… обещали, но мало что могли сделать в невообразимом хаосе. …что предпринять для защиты родины?
На Варшаву падают первые бомбы. Сквозь их грохот… люди услышали знакомый … голос: у микрофона польского радио стоял Януш Корчак, он говорил об обороне Варшавы…, о том, как должны вести себя дети в различных ситуациях опасности…
Варшава пала.… В "Доме сирот"… разбитые окна позатыкали, заклеили, чем пришлось, однако осенний ветер гулял по залу. Дети сидели за столами в пальто, а Доктор был в высоких офицерских сапогах, в мундире. Я высказал удивление по поводу того, что все еще вижу на нем эту униформу, вроде ведь он никогда не питал к ней особого пристрастия, напротив…
- То было прежде. Теперь другое дело.
- Пан доктор, но это же бессмысленно. Вы провоцируете гитлеровцев, мозоля им глаза мундиром, которого уже никто не носит.
- То-то и оно, что никто не носит, это мундир солдата, которого предали, - отрезал Корчак.
Он снял его только год спустя, вняв настойчивым просьбам друзей, доказавших, что он подвергает опасности не только себя, но и детей. Во всяком случае, стоит вспомнить о т ом, что он был в годы оккупации последним офицером, носившим мундир Войска Польского.
В этом мундире Корчак в сороковом году пошел хлопотать о возвращении детям подводы с картофелем, реквизированной властями во время перевода Дома сирот на территорию еврейского гетто. Его арестовали. Из тюрьмы Павьяк Старого Доктора вырвали (под залог) старания его бывших воспитанников и деятелей гетто.
Я. Корчак (Воззвание "К евреям!" с просьбой о пожертвованиях для сирот):
"Кто бежит от истории, того история догонит…
Мы несем общую ответственность не за Дом сирот, а за традицию помощи детям. Мы подлецы, если откажемся, мы ничтожества, если отвернемся, мы грязны, если испоганим ее - традицию лет.
Сохранить благородство в несчастии!…"
А. Шаров:
Сотни людей пытались спасти Корчака. "На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы, - рассказывает Неверли. - Корчак мог выйти из гетто в любую минуту, хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица… Корчак взглянул на меня так, что я съежился… Смысл ответа доктора был такой… не бросишь же своего ребенка в несчастье, болезни, опасности. А тут двести детей. Как оставить их одних в запломбированном вагоне и в газовой камере? И можно ли все это пережить?"…
Днем Корчак ходил по гетто, правдами и неправдами добывая пищу для детей. Он возвращался поздно вечером, иногда с мешком гнилой картошки за спиной, а иногда с пустыми руками, пробирался по улице между мертвыми и умирающими.
По ночам он приводил в порядок свои бумаги, свои бесценные тридцатилетние наблюдения за детьми… и писал дневник.
Я. Корчак (дневник):
" … Варшава - моя, и я - ее. Скажу больше: я - это она."
"… Мне сказал один мальчик, покидая Дом Сирот:
- Если бы не этот дом, я бы не знал, что на свете существуют честные люди, которые не крадут. Не знал бы, что можно говорить правду. Не знал бы, что на свете есть правда. …"
"Поливаю цветы. Моя лысина в окне - такая хорошая цель. У него карабин. Почему он стоит и смотрит спокойно? Нет приказа. А может быть до военной службы он был сельским учителем или нотариусом, дворником? Что бы он сделал, если бы я кивнул ему головой? Дружески помахал рукой? Может быть, он не знает даже, как все на самом деле? Он мог приехать только вчера, издалека…"
Это последняя строчка Януша Корчака.
Он искал человека даже в эсэсовце.
Многоточие - Его рукой.
Пятого августа сорок второго года… Дом Сирот - дети и взрослые - выстроились на улице. Корчак и его дети начали последний путь. Началось шествие, какого никогда ещё до сих пор не было. Выстроенные четверками дети. Во главе - Корчак, с глазами, устремленными вперёд, держа двух детей за руки. Даже вспомогательная полиция встала «смирно» и отдала честь...
Украдкой, сквозь спущенные занавески окон варшавяне со слезами следят за уходящими запрещено выражать сочувствие, запрещено вмешиваться.
Колонна обреченных детей с детской силой и бесстрашием разрезала самый строй фашизма.
- Что это такое? - закричал комендант Умшлагплаца (привокзальная площадь в Варшаве, пункт перегрузки),
Ему сказали: это Корчак с детьми. Комендант задумался, начал вспоминать, но вспомнил, когда дети были уже в вагонах. Он спросил у Доктора:
- Это Вы написали "Банкротство маленького Джека"?
- Да, а это имеет какое-нибудь отношение к эшелону?
- Нет, я просто читал в детстве, хорошая книга, вы можете остаться, доктор…
- А дети?
- Невозможно, детям придется поехать…
- Ну, нет, - крикнул Доктор, - дети - это главное! - и захлопнул за собой дверь изнутри…
А. Шаров:
Из Варшавы поезд повез детей в Треблинку. Один только мальчик выбрался на волю: Корчак поднял его на руки, и мальчику удалось выскользнуть в маленькое окошко товарного вагона. Но и этот мальчик потом, в Варшаве, погиб.
Говорят, что на стенах одного из бараков в Треблинке остались детские рисунки - больше ничего не сохранилось.
И в 1945 году в Варшаве говорили: "Они живы - Старый Доктор, дети. Их не взял огонь - отступился…. Дети живы.… И Пан Доктор жив. Ходят по селам. Где добрый человек живет - в дверь постучатся.… А если злой живет - не стучатся …
Я. Корчак.
…Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается…
Добавлено изображение в заголовок Dinalt
Януш Корчак - Генрик Гольдшмит родился в Варшаве в 1878 году в интеллигентной еврейской семье; отец его был известным адвокатом. Литературный псевдоним Януш Корчак он принял юношей… и под этим именем стал одним из самых любимых и почитаемых мыслителей педагогики и детских писателей.
Генрик Гольдшмидт в детстве
Я. Корчак (из дневника):
… папуля называл меня в детстве растяпой и олухом, а в бурные моменты даже идиотом и ослом. Одна только бабка верила в мою звезду,
… Они были правы. Поровну. Пятьдесят на пятьдесят. Бабуня и папа.
Бабушка давала мне изюм и говорила:
- Философ.
Кажется, уже тогда я поведал бабуне в интимной беседе мой смелый план переустройства мира. Ни больше, ни меньше, только выбросить все деньги. Как и куда выбросить и что потом делать, я толком не знал. Не надо осуждать слишком сурово. Мне было тогда пять лет, а проблема ошеломляюще трудная: что делать, чтобы не стало детей грязных, оборванных и голодных, с которыми мне не разрешается играть во дворе, где под каштаном был похоронен в вате в жестяной коробке от леденцов первый покойник, близкий и дорогой мне, на сей раз только кенарь. Его смерть выдвинула таинственную проблему вероисповедания.
Я хотел поставить на его могиле крест. Дворничка сказала, что нельзя, поскольку это птица - нечто более низкое, чем человек. Даже плакать грех. Подумаешь дворничка. Но хуже, что сын домового сторожа заявил, что кенарь был евреем.
И я.
Я тоже еврей, а он - поляк, католик. Он в раю, я наоборот, если не буду говорить плохих слов и буду послушно приносить ему украденный дома сахар - попаду после смерти в то место, которое по-настоящему адом не является, но там темно. А я боялся темных комнат…
Когда Генрику исполнилось одиннадцать лет, у отца произошел нервный срыв, появились признаки душевного нездоровья. Мальчик все глубже уходил в себя. Он много читал, учил языки, сочинял стихи, а затем и прозу. В четырнадцать лет Генрик написал свой первый юношеский роман «Исповедь мотылька», в котором мечты и идеальная любовь разбиваются о грубую реальность.
Отцу становилось все хуже, наконец его пришлось поместить в клинику для душевнобольных. Счета за лечение быстро опустошили квартиру Гольдшмидтов – картины, фарфор, резная мебель скоро были распроданы. Генрик начал давать уроки детям из знакомых зажиточных семей. В домах, где он преподавал, к нему относились как к прислуге, но ему нравилось учить и воспитывать, он видел в своих учениках самого себя и, решая их проблемы, избавлялся от собственных комплексов.
Отец умер внезапно, восемнадцатилетний Генрик стал единственным кормильцем и опорой семьи. Но его самого мучил страх, что он, по собственным словам, «сын сумасшедшего, а это наследственная болезнь». Эти переживания он изложил в романе «Самоубийство» и во многих стихотворениях. Так продолжалось до тех пор, пока некий редактор не отозвался на стихи «О, дайте мне сойти в могилу!» циничным: «Валяй, сходи!» «Я буду не писателем, а врачом, – решил Генрик Гольдшмидт. – Литература – всего лишь слова, а медицина – это дела». В 1898 году он стал студентом-медиком.
А. Грабарчик:
Став студентом медицины, Корчак преподавал на тайных курсах, запрещенных царской администрацией, работал в бесплатной читальне для бедных, учил в школе, помогал матери содержать семью после смерти отца. За участие в студенческих демонстрациях был арестован. Как российский подданный воевал с японцами.
В 29 лет Корчак решает жить в одиночестве. Корчак принял решение, сродни монашескому обету: он дал себе слово не заводить семьи, отказался от отцовства, считая, что «сын сумасшедшего» не имеет права принести в этот мир ребенка."Сыном своим я выбрал идею служения ребенку"…- писал он, спустя 30 лет.
С 30 лет Корчак работает больничным врачом. Становится известным специалистом. Получает высокие гонорары от богатых пациентов и даром лечит детей бедняков.
В 1911 г. он посвящает себя воспитательной деятельности, возглавив Дом сирот, который до конца жизни был его собственным домом.
Януш Корчак с воспитанниками во дворе приюта. Фото 1930-х годов
Я. Корчак:
Добра в тысячу раз больше, чем зла. Добро сильно и несокрушимо. Неправда, что легче испортить, чем исправить.
А. Шаров:
Корчак создавал детскую республику… крошечное ядрышко равенства, справедливости внутри мира, построенного на угнетении.
Главный постулат педагогических систем Януша Корчака - абсолютная ценность детства. "Те, у кого не было безмятежного, настоящего детства страдают всю жизнь".
… прежде всего в Доме сирот не должно быть насилия, тирании, неограниченной власти - никого, даже воспитателей. "Нет ничего хуже, когда многое зависит от одного, - пишет "Школьная газета" Дома сирот. - … когда кто-либо знает, что он незаменим, он начинает себе слишком много позволять…".
Когда в корчаковском детском доме создается суд…, предусматривается право детей подавать жалобу и на воспитателя, если тот поступил несправедливо, и право - даже моральная обязанность - самого воспитателя просить суд дать оценку своему поступку, если он считает этот поступок несправедливым или хотя бы сомневается в справедливости совершенного.
… Корчак несколько раз сам подавал на себя в суд: когда необоснованно заподозрил девочку в краже, когда сгоряча оскорбил судью, когда выставил расшалившегося мальчишку из спальни и т.д.
… В этом не было и тени позы…
"Я категорически утверждаю, - писал Корчак в книге "Дом сирот", - что эти несколько судебных дел были краеугольным камнем моего перевоспитания как нового "конституционного" воспитателя, который не обижает детей не потому только, что хорошо к ним относится, а потому, что существует институт, который защищает детей от произвола, своевластия и деспотизма воспитателей".
Корчак пишет сказки, книги о воспитании…
Он создает "Малый Пшегленд" ("Маленькое обозрение"), первую в мире печатную газету, делающуюся не для детей - сверху вниз, - а самими детьми, защищающую интересы ребят.
И. Неверли (1939):
Когда объявили мобилизацию, Корчак вынул из нафталина свой майорский мундир и попросился в армию… Начальники в соответствующих инстанциях… обещали, но мало что могли сделать в невообразимом хаосе. …что предпринять для защиты родины?
На Варшаву падают первые бомбы. Сквозь их грохот… люди услышали знакомый … голос: у микрофона польского радио стоял Януш Корчак, он говорил об обороне Варшавы…, о том, как должны вести себя дети в различных ситуациях опасности…
Варшава пала.… В "Доме сирот"… разбитые окна позатыкали, заклеили, чем пришлось, однако осенний ветер гулял по залу. Дети сидели за столами в пальто, а Доктор был в высоких офицерских сапогах, в мундире. Я высказал удивление по поводу того, что все еще вижу на нем эту униформу, вроде ведь он никогда не питал к ней особого пристрастия, напротив…
- То было прежде. Теперь другое дело.
- Пан доктор, но это же бессмысленно. Вы провоцируете гитлеровцев, мозоля им глаза мундиром, которого уже никто не носит.
- То-то и оно, что никто не носит, это мундир солдата, которого предали, - отрезал Корчак.
Он снял его только год спустя, вняв настойчивым просьбам друзей, доказавших, что он подвергает опасности не только себя, но и детей. Во всяком случае, стоит вспомнить о т ом, что он был в годы оккупации последним офицером, носившим мундир Войска Польского.
В этом мундире Корчак в сороковом году пошел хлопотать о возвращении детям подводы с картофелем, реквизированной властями во время перевода Дома сирот на территорию еврейского гетто. Его арестовали. Из тюрьмы Павьяк Старого Доктора вырвали (под залог) старания его бывших воспитанников и деятелей гетто.
Я. Корчак (Воззвание "К евреям!" с просьбой о пожертвованиях для сирот):
"Кто бежит от истории, того история догонит…
Мы несем общую ответственность не за Дом сирот, а за традицию помощи детям. Мы подлецы, если откажемся, мы ничтожества, если отвернемся, мы грязны, если испоганим ее - традицию лет.
Сохранить благородство в несчастии!…"
А. Шаров:
Сотни людей пытались спасти Корчака. "На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы, - рассказывает Неверли. - Корчак мог выйти из гетто в любую минуту, хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица… Корчак взглянул на меня так, что я съежился… Смысл ответа доктора был такой… не бросишь же своего ребенка в несчастье, болезни, опасности. А тут двести детей. Как оставить их одних в запломбированном вагоне и в газовой камере? И можно ли все это пережить?"…
Днем Корчак ходил по гетто, правдами и неправдами добывая пищу для детей. Он возвращался поздно вечером, иногда с мешком гнилой картошки за спиной, а иногда с пустыми руками, пробирался по улице между мертвыми и умирающими.
По ночам он приводил в порядок свои бумаги, свои бесценные тридцатилетние наблюдения за детьми… и писал дневник.
Я. Корчак (дневник):
" … Варшава - моя, и я - ее. Скажу больше: я - это она."
"… Мне сказал один мальчик, покидая Дом Сирот:
- Если бы не этот дом, я бы не знал, что на свете существуют честные люди, которые не крадут. Не знал бы, что можно говорить правду. Не знал бы, что на свете есть правда. …"
"Поливаю цветы. Моя лысина в окне - такая хорошая цель. У него карабин. Почему он стоит и смотрит спокойно? Нет приказа. А может быть до военной службы он был сельским учителем или нотариусом, дворником? Что бы он сделал, если бы я кивнул ему головой? Дружески помахал рукой? Может быть, он не знает даже, как все на самом деле? Он мог приехать только вчера, издалека…"
Это последняя строчка Януша Корчака.
Он искал человека даже в эсэсовце.
Многоточие - Его рукой.
Пятого августа сорок второго года… Дом Сирот - дети и взрослые - выстроились на улице. Корчак и его дети начали последний путь. Началось шествие, какого никогда ещё до сих пор не было. Выстроенные четверками дети. Во главе - Корчак, с глазами, устремленными вперёд, держа двух детей за руки. Даже вспомогательная полиция встала «смирно» и отдала честь...
Украдкой, сквозь спущенные занавески окон варшавяне со слезами следят за уходящими запрещено выражать сочувствие, запрещено вмешиваться.
Колонна обреченных детей с детской силой и бесстрашием разрезала самый строй фашизма.
- Что это такое? - закричал комендант Умшлагплаца (привокзальная площадь в Варшаве, пункт перегрузки),
Ему сказали: это Корчак с детьми. Комендант задумался, начал вспоминать, но вспомнил, когда дети были уже в вагонах. Он спросил у Доктора:
- Это Вы написали "Банкротство маленького Джека"?
- Да, а это имеет какое-нибудь отношение к эшелону?
- Нет, я просто читал в детстве, хорошая книга, вы можете остаться, доктор…
- А дети?
- Невозможно, детям придется поехать…
- Ну, нет, - крикнул Доктор, - дети - это главное! - и захлопнул за собой дверь изнутри…
А. Шаров:
Из Варшавы поезд повез детей в Треблинку. Один только мальчик выбрался на волю: Корчак поднял его на руки, и мальчику удалось выскользнуть в маленькое окошко товарного вагона. Но и этот мальчик потом, в Варшаве, погиб.
Говорят, что на стенах одного из бараков в Треблинке остались детские рисунки - больше ничего не сохранилось.
И в 1945 году в Варшаве говорили: "Они живы - Старый Доктор, дети. Их не взял огонь - отступился…. Дети живы.… И Пан Доктор жив. Ходят по селам. Где добрый человек живет - в дверь постучатся.… А если злой живет - не стучатся …
Я. Корчак.
…Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается…
Добавлено изображение в заголовок Dinalt