Закончила, наконец, ветеранскую «Галерею Славы». Заказ с барского плеча кинуло мне министерство МВД, и список приложило – 120 человек еще более или менее живых ветеранов. Сроку мне было год, и первые полсотни ходячих старичков я принимала в студии, поила чаем, вела с ними цивильные беседы и как-то расслабилась. Приятные такие деды с бабками, вполне себе в уме, приезжали с детьми и внуками, которые почтительно стояли у них над плечом с валокордином и коробкой с регалиями. За год, правда, больше десятка из них тихо почили в бозе, но нам-то что – закатали портрет в черную рамку вместо золотой, и все дела. Но последние тридцать кандидатов дались уже не так легко. Они все, как выяснилось, были категорически нетранспортабельны. Мне выдали министерскую древнюю «Волгу» с мрачным водителем Костей, и мы две недели объезжали квартиры, госпиталя и хосписы.
В первой же задрипанной «однушке» нас встретил глубоко похмельный мужик лет тридцати, сказал, что внук, и что не позволит использовать деда за просто так, а требует за съемку тыщу рублей, ну, можно пятьсот ради скорого праздника. Дед лежал тут же, на топчане, отвернувшись к стенке, и тяжело дышал.
Костя, бывший штангист, молча заключил скандалиста в медвежьи объятья и вынес за дверь. Там этот гешефтмахер буянил еще час, пока я разговаривала с дедом, поднимала его и одевала в изъеденный молью мундир.
На лестнице укрощенный «внук» жаловался Косте:
- Я ж как думал? Им же, ветеранам-то, до десятого года обещали по квартире, так? Думал, получим квартиру, сменяемся, я женюсь, жена за дедом будет ходить. А дед вон уже скоро кони двинет, а вместо квартиры – шиш сраный…
- Мудак ты, парень, - отвечал невозмутимый Костя.
- Так я же и говорю, - не возражал «внук», - Влип, как баклан.
Когда мы спустились к машине, Костя вдруг остановился и задумчиво посмотрел сквозь меня.
- Слушай, может, я вернусь да в репу ему дам? Чтоб не зарывался.
Подавив острое желание поддержать его благородный порыв каким-нибудь прицельным пинком, я напомнила Косте, что, во-первых, мы при исполнении, а во-вторых, родственничек потом непременно сорвет зло на самом слабом в доме, а слабее там только тощая кошка, и то не факт.
Я ехала потом, и полчаса уговаривала себя, мол, сделала, что смогла – вынесла горшок, сменила постельное белье, протерла деду пролежни, напоила чаем, утешила, как сумела.
Но едкое чувство вины как вцепилось, так и не отпускало.
…В одном из госпиталей ветеранов войн пожилая медсестра поймала меня прямо в коридоре.
- Вы, простите, бабушку нашу идете снимать?
Я подтвердила.
- А никого из родственников ее не знаете? – она понизила голос, - А то у нас беда. Бабку скоро выписывать, а забирать некому. Дочери звоним – она орет и трубку бросает. Из всех только правнучка приезжала, награды ее привезла для вас вот. Хорошая, но пацанка совсем, лет двенадцать. Толку с нее…
Бабушка, пока я причесывала ее жиденькую седину, а Костя прикручивал орденские планки к кримпленовому пиджаку, посмотрела на меня снизу внимательно и виновато.
- Осуждают ее, да? Маринку мою?
Я промолчала. Что тут скажешь-то.
- Никто же не знает, - продолжала бабушка, как будто сама себя убеждая, - У меня муж параличный шесть лет лежал, под себя ходил, Маринка за ним ухаживала, света не видела, а ведь он ей даже не отец, отчим. Только он помер, тут и я обезножела. Каково ей-то.
Костя отвернулся к окну вместе с пиджаком, крякнул и дернул себя за ухо.
- Она устала просто, - сказала бабушка убежденно, - Вот еще с недельку отдохнет, пообвыкнется, и заберет меня…
…Первый хоспис был «элитный», чистый, персонал приветливый, волонтеры молодые и бодрые. В палатах цветы, родственники и дети. Если бы не растворенный в воздухе, ощутимый даже сквозь стерильность, запах смерти – санаторий, да и только.
«Нашему» деду было за девяносто, но держался молодцом. У него был рак – я его хорошо распознаю – еще не в ядерной стадии, но уже заметный по худобе и впавшим височным выемкам.
Ко всему еще дед оказался «политически подкованным» и болтал безостановочно.
- Вы передайте там кому надо, чтобы сказали президенту, - митинговал он, пока волонтер подпоясывал веревкой спадавшие форменные штаны, - Чтобы обязательно закон принял об смертной казни. Потому что без этого никак. Чуть что – если наркоман ты там, художник какой или еще этот… либерал – к стенке сразу. Чтоб знали!
- Пиздишь опять, Сашка.
В дверях стоял огромный лысый дед, обвисая на костылях, и смотрел на соседа насмешливо. «Сашка» сразу присмирел и сбавил обороты.
- Так бардак же, Сеня, - сказал он извинительно, - Сил нет глядеть.
- Барда-а-а-ак, - отозвался Сеня, грузно оседая на койку, - Когда его не было, бардака-то твоего. Тогда один бардак, теперь другой. Делов-то.
Я попыталась его снять – уж больно колоритная физиономия, но он меня остановил:
- Не снимай, доча. Я для ваших парадных дел не гожий. Мордой не вышел. И биографией.
- Он из штрафников, - ядовито встрял «Сашка», - В сорок первом в отпуск к жене завернул, ну, и застукал. Тот давай в окно сигать, а Семен Кондратьич жопу ему и прострелил. А он оказался полкан штабной, ну, и укатал…
- Вот гляди, доча, - усмехнулся Сеня, - Всю жизнь пиздунов не терпел, а теперь подыхаю рядом с таким, и ни черта уже не сделаешь. А смертной казни у нас нельзя быть, - добавил он вдруг, - Столько народу перемолотят невиновного, куда там. А у смерти обратного хода нет. Мы то знаем. Не слушайте вы его. Забыл, наверное, старый дурак.
…Закончили мы впритык к девятому мая, и после третьего хосписа, уже совсем не такого веселенького, как первый, пяти больниц и десяти обнищалых и запущенных квартир, набитых людьми в лучшем случае отчаявшимися, в худшем – озлобившимися, больше всего хотелось надраться. Молча. В одиночестве.
Такие вот у меня праздники были.
А так вообще оно конечно – помню и горжусь.
http://karma-amrak.livejournal.com/108574.html
Все фото этой новости здесь
В первой же задрипанной «однушке» нас встретил глубоко похмельный мужик лет тридцати, сказал, что внук, и что не позволит использовать деда за просто так, а требует за съемку тыщу рублей, ну, можно пятьсот ради скорого праздника. Дед лежал тут же, на топчане, отвернувшись к стенке, и тяжело дышал.
Костя, бывший штангист, молча заключил скандалиста в медвежьи объятья и вынес за дверь. Там этот гешефтмахер буянил еще час, пока я разговаривала с дедом, поднимала его и одевала в изъеденный молью мундир.
На лестнице укрощенный «внук» жаловался Косте:
- Я ж как думал? Им же, ветеранам-то, до десятого года обещали по квартире, так? Думал, получим квартиру, сменяемся, я женюсь, жена за дедом будет ходить. А дед вон уже скоро кони двинет, а вместо квартиры – шиш сраный…
- Мудак ты, парень, - отвечал невозмутимый Костя.
- Так я же и говорю, - не возражал «внук», - Влип, как баклан.
Когда мы спустились к машине, Костя вдруг остановился и задумчиво посмотрел сквозь меня.
- Слушай, может, я вернусь да в репу ему дам? Чтоб не зарывался.
Подавив острое желание поддержать его благородный порыв каким-нибудь прицельным пинком, я напомнила Косте, что, во-первых, мы при исполнении, а во-вторых, родственничек потом непременно сорвет зло на самом слабом в доме, а слабее там только тощая кошка, и то не факт.
Я ехала потом, и полчаса уговаривала себя, мол, сделала, что смогла – вынесла горшок, сменила постельное белье, протерла деду пролежни, напоила чаем, утешила, как сумела.
Но едкое чувство вины как вцепилось, так и не отпускало.
…В одном из госпиталей ветеранов войн пожилая медсестра поймала меня прямо в коридоре.
- Вы, простите, бабушку нашу идете снимать?
Я подтвердила.
- А никого из родственников ее не знаете? – она понизила голос, - А то у нас беда. Бабку скоро выписывать, а забирать некому. Дочери звоним – она орет и трубку бросает. Из всех только правнучка приезжала, награды ее привезла для вас вот. Хорошая, но пацанка совсем, лет двенадцать. Толку с нее…
Бабушка, пока я причесывала ее жиденькую седину, а Костя прикручивал орденские планки к кримпленовому пиджаку, посмотрела на меня снизу внимательно и виновато.
- Осуждают ее, да? Маринку мою?
Я промолчала. Что тут скажешь-то.
- Никто же не знает, - продолжала бабушка, как будто сама себя убеждая, - У меня муж параличный шесть лет лежал, под себя ходил, Маринка за ним ухаживала, света не видела, а ведь он ей даже не отец, отчим. Только он помер, тут и я обезножела. Каково ей-то.
Костя отвернулся к окну вместе с пиджаком, крякнул и дернул себя за ухо.
- Она устала просто, - сказала бабушка убежденно, - Вот еще с недельку отдохнет, пообвыкнется, и заберет меня…
…Первый хоспис был «элитный», чистый, персонал приветливый, волонтеры молодые и бодрые. В палатах цветы, родственники и дети. Если бы не растворенный в воздухе, ощутимый даже сквозь стерильность, запах смерти – санаторий, да и только.
«Нашему» деду было за девяносто, но держался молодцом. У него был рак – я его хорошо распознаю – еще не в ядерной стадии, но уже заметный по худобе и впавшим височным выемкам.
Ко всему еще дед оказался «политически подкованным» и болтал безостановочно.
- Вы передайте там кому надо, чтобы сказали президенту, - митинговал он, пока волонтер подпоясывал веревкой спадавшие форменные штаны, - Чтобы обязательно закон принял об смертной казни. Потому что без этого никак. Чуть что – если наркоман ты там, художник какой или еще этот… либерал – к стенке сразу. Чтоб знали!
- Пиздишь опять, Сашка.
В дверях стоял огромный лысый дед, обвисая на костылях, и смотрел на соседа насмешливо. «Сашка» сразу присмирел и сбавил обороты.
- Так бардак же, Сеня, - сказал он извинительно, - Сил нет глядеть.
- Барда-а-а-ак, - отозвался Сеня, грузно оседая на койку, - Когда его не было, бардака-то твоего. Тогда один бардак, теперь другой. Делов-то.
Я попыталась его снять – уж больно колоритная физиономия, но он меня остановил:
- Не снимай, доча. Я для ваших парадных дел не гожий. Мордой не вышел. И биографией.
- Он из штрафников, - ядовито встрял «Сашка», - В сорок первом в отпуск к жене завернул, ну, и застукал. Тот давай в окно сигать, а Семен Кондратьич жопу ему и прострелил. А он оказался полкан штабной, ну, и укатал…
- Вот гляди, доча, - усмехнулся Сеня, - Всю жизнь пиздунов не терпел, а теперь подыхаю рядом с таким, и ни черта уже не сделаешь. А смертной казни у нас нельзя быть, - добавил он вдруг, - Столько народу перемолотят невиновного, куда там. А у смерти обратного хода нет. Мы то знаем. Не слушайте вы его. Забыл, наверное, старый дурак.
…Закончили мы впритык к девятому мая, и после третьего хосписа, уже совсем не такого веселенького, как первый, пяти больниц и десяти обнищалых и запущенных квартир, набитых людьми в лучшем случае отчаявшимися, в худшем – озлобившимися, больше всего хотелось надраться. Молча. В одиночестве.
Такие вот у меня праздники были.
А так вообще оно конечно – помню и горжусь.
http://karma-amrak.livejournal.com/108574.html
Все фото этой новости здесь