Прежде чем доктор Иван Павлов прославился на весь мир своим экспериментом, доказавшим, что собаку можно заставить выделять слюну по звонку колокольчика, он поставил почти такой же эксперимент над своим младшим братом Николаем. Об этом эксперименте и его прискорбных последствиях стало известно совсем недавно, но это вновь всколыхнуло вечно идущие этические споры о том, кто лучше подходит для научных экспериментов — подопытные животные или родственники.
Весной 1903 года Павлов присутствовал на воскресном обеде в Петербурге вместе с родителями и Николаем, безработным дизайнером шляп, чья зависть к прославленному брату граничила с отвращением. Пока Павлов рассказывал о своих планах изучения слюнных рефлексов у собак, его брат, глядя в борщ, пробормотал слово «паскуда», что было всеми услышано. Павлов не успел довести до конца предложения, как мать внезапно перебила его.
— Почему ты используешь собаку, а не родного брата? Он может пускать слюни ничуть не хуже.
— Я знаю, что делаю, мама, — сказал Павлов.
— Нет, не знаешь. Ты отдаешь рабочее место, которое мог бы занять твой брат, собаке, которая тебе даже не знакома. Павлов умоляюще взглянул на отца, но старик, изношенный годами совместной жизни с миссис Павлов, привычно капитулировал. «Это, мальчики, даст вам чудесную возможность побыть какое-то время вместе», — сказал он.
С момента, как братья Павловы переступили порог лаборатории, враждебность была налицо. Николай отказывался мириться с тем, что его используют в качестве объекта научного эксперимента; Павлов отказывался мириться с тем, что Николай не собака. Спор о том, какое блюдо лучше способно увлажнить рот Николая, был первым, но далеко не единственным. Николай требовал, чтобы брат кормил его черной икрой, напирая на то, что только икра вызывает у него регулярное слюноотделение. Павлов шумно возражал, сердито втолковывая брату, что ученые, особенно те, которые занимаются исследованиями слюны, в деньгах не купаются. После долгих препирательств сошлись на сухарях.
В течение первых двух дней эксперимента Павлов многократно давал Николаю сухари, звонил в колокольчик и ждал, когда брат научится пускать слюну по команде. Павлов записал в своем дневнике: «Мой брат невыносим, но слюнные рефлексы у него превосходны». Однако на третий день эксперимент принял неожиданный оборот. Когда Павлов позвонил в колокольчик, но отказался достать сухари, Николай вмазал ему наотмашь по носу, да так, что Павлов оказался в больнице. Мать навестила там раненого ученого, но не выказала особого сострадания. «На что ты рассчитывал, звоня в колокольчик и при этом не давая ему поесть, — спросила она. — Ты же знаешь, как страшен Николай, когда он голодный».
Пока Павлов вынужденно бездействовал, Николай разгуливал по петербургским кафе и ночным притонам, рассказывая каждому, кто соглашался послушать, как блестяще продвигается «его» эксперимент. Своего апогея самозванство Николая достигло в напыщенном биографическом очерке, появившемся в разделе «Стиль» воскресного приложения к санкт-петербургским «Временам», в котором Николай вообще отрицал какую бы то ни было роль Павлова в лаборатории. «Он только записывает, — цитировал автор Николая. — Все слюни пускаю я». Читая эту клевету на больничной койке, Павлов (со все еще загипсованным носом) решил, что с него хватит.
На следующий день Павлов заменил брата на сучку колли. С тех пор они никогда больше не разговаривали, если не считать одной непристойной телеграммы, датированной осенью 1903 года, которую большинство исследователей приписывают Николаю. В своей нобелевской речи Павлов выразил благодарность богу, своему агенту и колли, но о брате ни разу не упомянул. О Николае было постепенно забыто; со временем он поступил на должность помощника бухгалтера санкт-петербургской фабрики по производству стирательных резинок. Те, кто был знаком с ним в эту последнюю, грустную пору его жизни, говорят, что его исключительный вклад в историю науки можно было наблюдать всякий раз, когда звонил телефон.
Копипаст - http://www.esquire.ru/articles/16/pavlov/